Ирондель, или как звали ее здесь Туилиндо, была очень благодарна королю, что тот позволил развернуть очередной медпункт прямо в замке. Домов сочувствующих граждан Нар-Лока не хватало совершенно. Элдалиэ любят пространство, им можно максимум впихнуть одну-двух раненых девушек, а их больше полусотни каждый день прибывает. Кто-то убывает в тот же день, а кому-то нелегко двигаться днями, если не неделями. Кроме того, Эль'эсса выделил ей кучу помощников. Врачеватели из эльфов всегда были хорошие, да и сами эльфы были явно старше и опытнее самой Ласточки, поэтому особенно много времени руководство процессом не занимало, а значит, можно было заняться на данный момент единственной, чья жизнь волновала больше других.
Она лежала без сознания уже половину суток. И грозила проваляться без сознания еще половину, если не больше. Ирондель постоянно выдирала минутку, чтобы сбегать наверх, в старую гостевую комнату, к девочке, которая была ей всех важнее. Сбегать, чтобы проверить, как за ней ухаживают, как следят за ее состоянием. В конце концов она так надоела лекарям, что ее освободили от всех забот внизу, позволили остаться с Морриган и оставили с ней на фарс-мажор двух лекарей-помощников, хотя хватило бы и одного.

Ласточка толкла в ступке пахучие листья, когда услышала краем уха шевеление на кровати. Ступка с пестиком полетела тут же на пол (но судя по всему не долетела, ее поймал кто-то шустрый), а сама Туилиндо уже сидела на краю ложа и ощупывала лоб Морриган.
- Недолго, таривэндэ. Только сегодня приехали. Ты везучая, отделалась сотрясением мозга и царапинами. Лежи, пока что. Тебе почитать, что-нибудь?

Ладонью гладит худенькое лицо. Ну как можно было пускать это создание на войну. Она же и минуты бы там не продержалась бы. Хотя очевидцы говорят, что она воевала с начала. Ирондель улыбается, пальцем щекоча спинку девичьего носа.
-Вэндэ...ее не сожгут. Эль'эсса похоронил ее в вересковой пустоши у леса...целой. Потому что "она была квенди куда более чистым, чем многие из нас". Ты должна научиться жить с этим, девочка моя. Рано или поздно, это бы случилось. - Ирондель закрывает ладонью Морриган глаза. Она говорит прописные истины, но вспоминает себя.
Когда она потеряла родителей, она впала в безумную, неконтролируемую ничем ярость, думая только об одном - как могли родители, ее папа и мама, так любившие ее, так заботящиеся о ее благополучии все эти годы, умереть? Как смели оставить ее одну в мире?! Тогда она разнесла половину княжеской библиотеки. Тогда она разодрала в клочья десятки фолиантов, лишь чудом не добравшись до истинно бесценных талмудов. Тогда ее плечи сжимали сильные руки, пока она не пришла в себя, не сломалась, разразившись рыданиями. И вину за испорченный книги взяли на себя другие, боясь еще чем-то ее потревожить.
Ее приемышу сложнее и легче одновременно. Морра не знала материнской заботы, но смогла услышать то, что ждала годами. Морриган прожила без отца, но видела горе...наставника...по ее папеньке. Но самое страшное, что ярость, которая должна была бы зародиться в душе девочки, никогда не выберется наружу. У нее просто нет возможности что-то сломать, что-то уничтожить. Нет возможности выплеснуть себя.
Туилиндо высвобождает руку, гладит смоляные ленты волос, думает, какую бы сказку рассказать Исильвэндэ-сер.
- Знаешь, уэндэ, далеко за лесами, так далеко, что не каждый осилит это расстояние в четыре перелета древних птиц, жил юноша. У него было все, что только мог он пожелать, все, кроме женщины, которая бы его обнимала. Он проживал жизнь в учениях, записывая славные подвиги своих предков, обликая в точные звуки деяния настоящего. Он почитал свой труд за молитву богам, и жившие тогда говорили, что он будет глашатаем самого Всеотца. И была у юноши вещая птица, приносящая на крыльях сказы о битвах в дальних странах. Летописец сидел за книгами и переписывал сказания с вещего клекота.
И было так долго, покуда вещая птица не улетела вновь, расправив гордые крыла. Она не возвращалась месец, полгода, год. Юноша стал впадать в ярость, хотел завести новую птицу, но ни одна не могла сравнится с вещей. Скоро древний вещатель вернулся. Но он был невероятно стар, и крылья его еле держали. Вот что поведал странник небесный в ту ночь:
Далеко за горами, так далеко, что только душа, ставшая вольной быстрокрылой птицей-соколом, может долететь при попутном ветре, живет королевна, сокрытая кольцом гор, укрытая Зимой, что прекраснее Весны и пьянее Лета. Она умеет обращаться пернатой, умеет очерчивать кровью свой крылатый полет и платить лунами за песни и сказки.
Вещая птица умерла, так и не сказав, как попасть в страну за горами. Парень лишь печально вздохнул, отложил перо цапли, которым писал, собрал узелок и отправился в путь. Долго ли он шел, не ведомо, но душа его стала птичьей, сам он обрел тонкие орлиные косточки, скорые орлиные перышки, взметнулся ввысь, к небу, к вечному солнцу, к чарующей луне, и увидел далеко за лесами белоснежное горное кольцо.
Долетел он до запертой королевны, взглянул в очи ее, цветом схожие с горюн-травой, и память свою потерял. Пал перед королевной на колени, злато-серебро ей обещал, лишь бы стала она его. А она смеется серебряными колокольчиками, дарит ему лунный свет, вересковым медом поит. Просит он ее проснуться, одеть оперенье ее злато-серебряное, взлететь в небо с ним, к его дому наведаться, а она отворачивается, смотрит со слезами. Не может вылететь из каменно-горной темницы, не Зимой сокрыта она, сама Зима белоснежная... - Ирондель посмотрела на Морриган рассеяно, печальный конец у сказа ее... - Она не могла улететь с ним, она не могла стать его, покуда круг древних трав не разорвет каменное кольцо гор, но подарила она ему на прощание часть души своей, а его души часть себе взяла. Потемнели тогда синие глаза ее, посветлел тогда лицом Летописец наш. Разлучились они навечно, заперлись друг от друга засовами. Запрещено стало мужчинам к кольцу-крепости ходить, запрещено стало девам-затворницам меж мужчинами дола жить... С тех пор нет в белокаменной крепости дев с горюн-травы глазами, а коли появятся...несчастия несут, сами не ведая...